И снова Олег Дивов о литературе, о жанрах
"Коллеги спорят: чем фантастика отличается от мейнстрима. Опять. Я написал об этом 12 лет (!) назад, получил "Роскон" и кучу номинаций, включая "Бронзовую улитку", а год назад понял, что надо писать снова, и на более доказательном уровне: ту мою статью позабыли, а вопрос у людей свербит.
Новая статья неизвестно когда будет, но выложу фрагмент - умеренно едкий ликбез по теме. Что такое мейнстрим, откуда взялся, с чем его едят.
"Мейнстриму разрешили строить сюжет на фантастических допущениях, попутно развешивая кишки по веткам и трусы по люстрам. Ты ведь не быдловат, дорогой наш потребитель, значит, ты прав в своем выборе... Сейчас уже очевидно, что мейнстрим, сделанный по лекалам фантастики, резко отличается от нее набором задач. Мейнстрим - сугубо комфортное чтение"
Давно сложилось мнение, что «приличная» книга — то есть, качественная сюжетная проза, умеренно интеллектуальная, и с четкими маркерами «чтения для людей с высшим образованием», — фантастикой зваться не может. Канонично, эталонно, кричаще фантастические тексты Пелевина, Быкова, Веллера, Славниковой, Т.Толстой, Крусанова, Рубанова, даже Сорокина, не маркировались как фантастика ни литературной критикой, ни книготорговлей.
Потому что «фантаст» это клеймо, читать фантастику в зрелом возрасте стыдно, говорить о фантастике с приличными людьми — неприлично. А вот например «автор мейнстрима» у нас уважаемый человек и тут уже есть о чем поболтать за рюмкой чая с интеллигентными собеседниками. Наравне с очередным сезоном «Игры престолов». И смех, и грех.
Корни истории с принудительным отделением фантастики от беллетристики — и мейнстрима от фантастики — можно отыскать в словах критика Вячеслава Курицына: «Мейнстрим — словесность для широкого, но не быдловатого читателя». Собственно, сам термин «мейнстрим» вводился в российский литературный обиход во второй половине 90-х усилиями Курицына и глянцевого журнала «Матадор»; главным объектом ребрендинга был патентованный фантаст Виктор Пелевин. Задача стояла в известном смысле благородная: попытаться сделать "приличным" формат новой коммерческой прозы, опирающейся на типичные приемы и сюжеты "неприличного" масскульта, в первую очередь фантастики, мистики, авантюрного романа и детектива. Обозначить некоторую группу авторов и ее характерный формат текста как чтение для «небыдла». Мейнстриму разрешили строить сюжет на фантастических допущениях, попутно развешивая кишки по веткам и трусы по люстрам. Ты ведь не быдловат, дорогой наш потребитель, значит, ты прав в своем выборе; такой вот забрасывался тезис в читательские массы.
Нечто подобное, только намного изящнее, и менее агрессивно, пыталась сделать еще в начале 90-х группа фантастов из "семинара Бориса Стругацкого", когда родила, покуривая на лестнице, красивый термин «турбореализм». Идея была в том, чтобы оторвать от понятия «фантастика» корпус нешаблонных на тот момент интеллектуальных романов, трактовавших наш мир как «в основном коллективный вымысел или, по меньшей мере, описание, текст, информационный пакет» (А.Лазарчук), и выписанных в общем по канону социально-психологической прозы. Увы, у турбореалистов не нашлось, да и не могло найтись достаточно ресурсов, чтобы громко обозначить и застолбить свое место в литературе. Вдобавок, фантастический цех по большей части воспринял их демарш, как попытку отмежеваться, или, в лучшем случае, неуместное пижонство.
А потом настал мейнстрим, куда, что характерно, не позвали никого из куривших на той лестнице, зато директивным образом зачислили типичных турбореалистов Пелевина и Веллера.
Страшно вспомнить, как это было давно: самые жаркие дискуссии вокруг мейнстрима развернулись в 2001 году. Критики долго и со вкусом ругались на тему «а ты кто такой?» в смысле «это что за мелюзга сама себя назначила авторитетной литературной институцией?», но зашел разговор и об определении характерных черт мейнстрима. И тут выяснилось, что мейнстрим не в состоянии претендовать даже на звание формата. Здесь трудно высказаться точнее Дмитрия Кузьмина: «Это занимательное, так или иначе остросюжетное повествование, воспроизводящее структуру одного из массовых жанров, но будто бы нагружающее эту структуру многоплановыми дополнительными смыслами (вследствие чего, согласно уже широко распространившемуся мифу, Акунина интеллигентному человеку читать не стыдно, тогда как Маринину - стыдно). Не сказать, чтобы (в свете "Имени розы", например) это было такое уж большое открытие, - тем более для отечественной традиции, в которой братья Стругацкие последовательно на протяжении многих лет развивали трехуровневую структуру текста (авантюрный сюжет - острая социологическая или футурологическая проблематика - универсальные вопросы нравственности и человеческой природы)... Т.е. сама схема не создает нового качества». [конец цитаты]
Рискнем сказать больше: эта схема и не могла создать новых качеств, не говоря о смыслах, поскольку была исходно заточена под другое. Сейчас уже очевидно, что мейнстрим, сделанный по лекалам фантастики, резко отличается от нее набором задач. Мейнстрим - сугубо комфортное чтение; он всегда оперирует в рамках конвенционной на сегодня картины мира и отвечает на вопрос «как мы так бездарно живем», избегая задавать типичный вопрос фантастики: «Зачем?», поскольку у читателя нет готового ответа, а это для комфортного чтения неприемлемо. Мейнстрим предполагает, что читатель заранее знает и главный вопрос книги, и ответ на него.
Автор мейнстрима просто не сможет продать своей целевой аудитории такую законченную жуть, как «Конец детства», такую роскошную заумь, как «Дюна», или такую блистательную нудятину, как «Фиаско».
А фантаст не только может построить дискомфортную модель бытия и окунуть читателя туда с головой — его хлебом не корми, дай такое сделать. Это его, фантаста, извините за выражение, социальная функция. Будь то дистопия, киберпанк, наш отечественный либерпанк, альтернативная история или старое доброе направление, которое в общем можно назвать «литературой рисков и катастроф», все эти фантастические шаблоны так или иначе укладываются в схему «роман-предупреждение». Даже если действие происходит в альтернативном прошлом — тревожный сигнал можно послать и оттуда.
Далеко не все любят, когда их предупреждают.
Далеко не все любят, когда их просят задуматься над вопросом: «Зачем?»
Но это работа фантаста: взять человека за живое.
И в этом сила фантастики.
Анекдотический пример: сюжет и антураж «Кыси» Татьяны Толстой копировал таковые из «Бойни» одиознейшего автора 90-х Юрия Петухова, почти один в один. Черт знает, как у них так совпало. И вот ведь странная история: книга Толстой умная, отдельные эпизоды прекрасны, и персонажи в общем удались, но наблюдаешь за толстовскими уродцами как-то отстраненно, без глубокого сопереживания. А в разухабистом петуховском трэше, описать который приличными словами не получится, есть сильнейший образ Чудовища, на морду ужасного, зато доброго внутри, способного — в отличие от закапсулированных и обращенных внутрь себя героев Толстой, — на благородные порывы, направленные вовне, и самопожертвование ради защиты сирых и убогих. И за Чудовище внезапно душа болела у законченных эстетов, если, конечно, удавалось их уговорить ознакомиться с форматом «трэш сумасшедшего» в порядке эксперимента.
Еще Петухову удался семиногий котособачонок Пипка, но это герой третьего плана, он половину книги сидит в кармане героя второго плана, бог с ними обоими. А все-таки: ты прочел совершенную графоманскую муть, и откуда вдруг чувство сопереживания? И почему сплошь и рядом люди жалуются, что ждали от модной разрекламированной прозы чего-то большого или хотя бы большего, ан нет?
Наверное проблема в том, что мейнстрим, как любое комфортное чтение, не вполне искренен. Или неискренен вовсе.
В итоге мы имеем парадоксальную ситуацию. Есть такая злая формулировка: «фантастику пишут шарлатаны для идиотов». Уже лет десять, если не больше, это самая подходящая характеристика для того, чем занимается методом бесконечного самоповтора автор мейнстрима Виктор Пелевин. Что характерно, он хронический номинант и временами лауреат «Национального бестселлера» и «Большой книги», откуда фантастов вообще-то гоняют поганой метлой, если им вдруг случается пролезть в номинацию. Это мы цитируем Виктора Топорова: «в номинацию пролезло несколько фантастов».
Но книги Пелевина с середины 90-х не маркируются как фантастика, не читаются как фантастика и не считаются фантастикой, хотя после ухода автора из «Вагриуса» выпускает их — внезапно! — редакция фантастики издательства «Эксмо». Не зря старались добрые люди записать Пелевина в мейнстрим. Все у них получилось.
Единственные, кто привычно держат Виктора Олеговича за фантаста - бывшие его коллеги и собутыльники по цеху. Если кто забыл, начиная с 1990 года Пелевин получил от фантастов больше десятка профессиональных премий.(с)