Страница 1 из 1

ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Чт мар 10, 2016 9:28 pm
Джэнард
ОЛЬГА ГРОМЫКО

СТИХИ


Я попробую жить дальше

...Я попробую жить дальше -
День за днем, за годом годы,
Обвиняя непогоду,
В неурочном всхлипе-кашле.

Я смогу поставить точку,
Просто - защемило сердце
И так хочется погреться
У чужого огонечка...

Все вернется понемножку -
Справлюсь, честно... Время лечит.
Пережить бы этот вечер,
Молча стоя у окошка...





http://www.ogromyko.by/poemz.html#Ведьма_

Re: ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Чт мар 10, 2016 9:30 pm
Джэнард
Ведьма

В дня лучах последних огненных
Тень замрет на плитах уличных
Я – последняя из проклятых
Я – восставшая из умерших
Все, что было - мной изведано
Все, что будет - мной придумано
В темноте я – солнце светлое
Ясным полднем – тьма безлунная
Кто я? Ветер над курганами.
Кто я? Пики скал под кручами,
Коршун, вьющийся над ранами.
Пес, за горло рвать обученный
Черный конь – мой друг единственный
Острый меч – защитник праведный
Я иду путем извилистым
Не привыкнув жить по правилам
И сквозь призму заклинания
Как удар, придет видение:
«Здравствуй, милое создание!
Здравствуй, мрака порождение…»

Re: ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Чт мар 10, 2016 9:40 pm
Джэнард
БЕЛОРСКИЕ ХРОНИКИ



УЗЕЛОК НА УДАЧУ


- Ты, говорят, на паучиху собрался?
Данька поперхнулся, оплевав пивом стол и рубаху. Попало даже на штаны, позорным пятном пропитав ширинку.
Можно ли присесть на свободный стул, колдун не спрашивал. Сам черным сухоногим тараканом обшуршал стол и скрючился напротив, сложив руки на конце узловатой клюки и буравя парня глубоко ввалившимися глазами-бусинками.
Колдунов Данька, как и положено неглупому сельскому парню двадцати лет от роду, уважал и побаивался. А дряхлого, но все никак не укладывающегося в гроб чернокнижника-неклюда, способного одной левой поднять из этого самого гроба какую угодно нежить, так и вовсе боялся. Даже с тенью его дела иметь не желал, посему ограничился расплывчатым и ни к чему не обязывающим «Угу».
Лысый сморчок… хотя нет, забирай выше – мухомор, а то и бледный поганец, ни проваливать, ни заказывать пару кружек «за знакомство» не собирался. Скупость старого колдуна вошла в пословицу даже у ростовщиков. По слухам, за последние пять лет он не потратил ни единой заработанной ворожбой монетки: во всех лавках ему отпускали бесплатно, ибо при намеке о расчете окаянный «покупатель» хоть и лез в кошель, но при этом начинал так злобно бубнить себе под нос нечто непонятное, что торгаши предпочитали потерпеть небольшой убыток, чем скажем, пожар или нашествие крыс.
- Подготовился, небось, как положено?
- Ага.
Маг поерзал на стуле, словно неосмотрительно пристроил тощий зад на россыпи сухарных крошек (хотя, разумеется, за такой промах корчмарь уже давно бы квакал под стойкой).
- Меч заговорил?
- Ыгы.
Меч, конечно, неважнецкий. Дерьмо, прямо сказать, меч, с ним только перед девками грудь выпячивать, а врагам больше спину показывать следует. Зато точил его Данька до полуночи, пробуя то на обгрызенном от усердия ногте, то на стоящем у порога чурбане. А заговор, наложенный ведьмой из приречной хатки, гарантировал всего один удар без промаха, зато такой, которому и былинный кладенец позавидует. На большее Данька не замахивался. Хотелось бы, само собой, вообще не махать, но ежели придется – ударить, бросить и драпать со всех сапог. Тоже, кстати, заговоренных на четверть версты безустального галопа.
- Паучиха-то у тракта с прошлого года сидит, каждые две недели на промысел выбирается, - вкрадчивый шепот змейками полз в уши, Данька едва удержался, чтобы не помотать головой, сбрасывая назойливых гадов. - Небось прикопилось там уже порядочно, одно приданое купеческой доченьки чего стоит, на трех телегах везли… И тебе хоть одну прихватить надобно - чего сразу не заберешь, охотники за дармовой поживой мигом разметут.
- Ну дык! - парень гордо расправил плечи. Немалой, кстати, ширины, любое чудище должно оценить. Особенно когда глодать станет. Не учи, старик, ученого! Есть у меня телега, и кобылка мышастой масти по кличке Капустка тоже есть. Маленькая, плешивая, однако повыносливее иного битюга будет. Свезет и купцовы шелковые отрезы, и горняковы щиты, серебром по краям обшитые, и леснянских куниц, ежели еще не погнили. В одном ты прав, неклюд: давно паучиха на тракте сидит, а тракт наезженный.
Правда, отдал Данька за Капустку с телегой единственную свою рубаху, новехонькую, только с торжища, а в случае неудачи обещался год у их владельца за кукиш без масла пробатрачить. Ну да ничего, паучиха не девка, к ней и с голой грудью в гости можно. Куртку поплотнее запахнуть – и сойдет.
На сей раз колдун задумался надолго.
- Зелье?
- Эге…
«Ну ты и сказанул! Какой же дурак без него в паутину сунется?!»
Зелье, сиречь эликсир животельный, обошелся Даньке в пять золотых. И то по дешевке, потому как у знакомого ведуна. Сам ведун употреблять сей продукт по назначению отказался. Дескать, и кости у него к холодам ломит, и идти до паучьего логова далеко, а кобыла, как назло, клевера обожралась, пучит ее нещадно, хоть бы вообще не сдохла. Струсил, короче. А пять золотых Данька под залог обручального кольца у ростовщика взял. Высосет его паучиха – и кольца, тремя годами службы в работниках оплаченного, не надо: отгорюет златокосая Шарася положенный срок, да и выберет себе нового жениха, поудачливее. А вернется – будет на что и кольцо выкупить, и свадьбу справить, и домишко свой отгрохать. Двухэтажный, с резным коньком, как Даньке с детства мечталось.
От мыслей о Шарасе пивное пятно встало горбом. Парень поспешно заложил ногу за ногу, и, кашлянув для храбрости, одним глотком выхлебнул плескавшиеся в кружке остатки, уже выдохшиеся и горькие. Мол, шел бы ты, старый хрыч, ночным погостом, или чем там чернокнижники вроде тебя шляются.
Как же, держи торбу шире! Колдун наклонился вперед и так вперился в Даньку своими крысиными гляделками, что пиво всерьез задумалось, вниз ему течь или вверх.
- А об удаче позаботился?
- Чего-о-о? – мыкнуть на такое заявление оказалось выше Данькиных сил. - Дык она же того… не наколдовывается? – неуверенно припомнил парень. Даже присловье та-кое есть: без удачи и маг заплачет.
- Это у самопальных ведьм не наколдовывается, а у толковых чародеев – запросто, - мертвой осенней листвой шелестел колдун, заметая ею, как зеленую травку, все доводы разума. – Ну что, сторгуемся?
У парня, несмотря на только что выпитое пиво (три кружки, между прочим, на последние медяки, для храбрости!) пересохло в горле. Удача, она, того, штука нужная! Даже понужнее меча с зельем будет: много их там, мечей и склянок, под паутиной валяется. Три рыцаря на паучиху ходили. Два ведуна, то бишь мага боевых. Дружок Данькин, по пьяни, перед девками хотел выхвалиться – тот, правда, назавтра обратно прибежал, зубами щелкая. До сих пор дома отсиживается. Ну, по огороду до нужника еще пройдется, а в лес ни ногой, хоть до паучихи без малого день пути. Издалека увидал, как она харчит кого-то - хватило.
А сколько там еще случайных проезжих, дураков да героев в паутинных люльках куколками сухими висит – только они перед смертью и считали. К кому себя относит Данька, парень еще не определился. Но твердо знал: так дальше жить нельзя. Горбатишься на хозяина от рассвета до заката, всех радостей – поесть да с девкой в стогу поваляться, если чуток сил осталось. А жизнь-то, она такая – оглянуться не успеешь, как ни девкам, ни друзьям не нужен станешь, а своего ничего не нажил. Нет уж, лучше к паучихе в лапы…
- Показывай свою удачу, коли не шутишь! – нарочито грубо потребовал Данька. Рыбка клюнула. Оставалось только аккуратненько подсечь.
Колдун бережно, как величайшую ценность, достал из кармана обрывок тонкой волосяной веревки и не спеша, тщательно выплетая пальцами, затянул на ней три обманных узелка. Данька такими младшую сестренку забавлял: с виду узел как узел, а потянешь за концы веревочки, он и разойдется, только щелкнет негромко.
- И чего? – не утерпел он.
- И того, - колдун бросил веревочку на стол, ровнехонько между собеседниками. – Если понадобится тебе удача, пожелаешь ее и распустишь узелок.
- А сколь ты за нее просишь? – Данька и на обычном-то рынке торговаться не умел, мигом блеском глаз себя выдавал. А прожженный старикашка так и вовсе хомутом на шею влез, ножки свесил.
- Используешь один узел – мне треть добычи отдашь, два – две, три – со всей расстанешься.
- Аааа, хитренький, - позабыв, с кем разговаривает, возмущенно завопил Данька. – А ежели не сработает?!
- Хоть один не сработает – не плати, - сухо отрезал колдун. – Но учти: если сработает, а ты мне солжешь или трофеи утаишь, я мигом узнаю. И тогда уж пеняй на себя: всю оставшуюся жизнь без удачи проходишь!
Данька мялся еще добрых полчаса. Исходил красными пятнам, кочевряжился, делал вид, что уходит и снова возвращался, надеясь выторговать у паскудного неклюда хотя бы четвертушку существующих пока что только в воображении сокровищ, а сам изначально знал: согласится. На что угодно согласится, лишь бы к его дурной, вызванной отчаянием отваге добавилась хоть малая толика удачи.
И согласился.
***
Страшно стало уже в густо выстланном красно-золотой листвой распадке. До прорезанного трактом леса, где угнездилась паучиха, оставалось больше пяти верст, но сюда, говорят, она уже захаживала. Данька специально подгадал так, чтобы выехать в обед, заночевать на полдороги и с рассветом снова тронуться в путь, добравшись до паучьего логова к следующему полудню. Днем оно, во-первых, не так страшно, а во-вторых, на тракт гадина выползала только по ночам. Авось свет ей не по нутру.
Хотя особо Данька на этот счет не обольщался. Отступать, однако ж, не собирался. Некуда. Родители померли, сестренка вышла замуж в город, изба сгорела и заново отстраивать ее парень не стал. Тощий узел с пожитками запихнут под лавку в каморе для батраков - если через неделю Данька не вернется, дружки поделят и добрым словом помянут. Вот и все, что от него останется – колбасные шкурки рядом с распитой за упокой бутылью…
Но чем дальше топала послушная Капустка, тем меньше парню хотелось упокаиваться. Стоило подуть ветру, как дорогу мышиной стайкой шумливо перебегали скрюченные кленовые листья, сухие и бурые, словно вытаявшие из-под снега, а не только что облетевшие с веток. Нехороший был распадок, неправильный. И лез Денька по нему, будто крыс какой по водосточному желобу, где ни свернуть, ни развернуться, а у выхода жирный котяра затаился.
А может, тоже в город податься? У сеструхи месячишко-другой пожить, в подмастерья к гончару или кузнецу наняться, ить ни ловкостью, ни силушкой, хвала богам, не обделен. А там, глядишь, купчиха какая вдовая подвернется, в годах да при денежках… грымза тощая аль бочка сальная, взбалмошная, что каждым кусом пирога-рябчика попрекать будет.
Парень гадливо сплюнул за обрешетку и натянул вожжи. Нет, не в город к своему «счастью» разворачивать, а по-мужски достойно помочиться на куст боярышника.
Боярышник к Данькиному самоутверждению отнесся неодобрительно - зашумел густой ягодной зеленью, вылупил буркалы и эдак изумленно рыкнул: ты чего, мужик, во всем лесу другого места найти не мог?! Ну, держись теперь!
Блаженное расслабление длилось недолго. Ровно до тех пор, покуда до парня не дошло, что, несмотря на кажущуюся густоту куста, на сидящего за ним медведя все-таки немножко попало.
Первый вопль у Даньки получился высокий, какой-то бабий, но дело быстро наладилось. Держась за спадающие штаны, недотепа самоходным набатом драпанул к телеге.
Медведь, как животина умная, напролом через колючее ветвье не попер, покосолапил в обход, дав парню сажень форы.
Капустка, разумеется, дожидаться их не стала. Правда, скотиной она была тягло-вой, а не скаковой, и на исходе полуверсты телегу Данька все-таки догнал, заскочил, чуть из штанов не выпрыгнув. Хлестнул бедную лошаденку вдоль хребтины, не столько подогнав, сколько утвердив в решении галопировать до последнего издыхания. Медведь старательно пыхтел следом, ревмя грозясь жестоко отомстить Даньке за поношение.
Эх, не повезло-то как… едва полдороги проехали, а удача уже отвернулась!
Удача…
Удача!!!
Где?!
В левом кармане – смятый платок, хлебное крошево.
В правом – пусто.
Неужто сронил в куст?!
А может… и когда только успел сунуть?!
На выезде из распадка дорога раздваивалась. Одна, пошире, напрямую вела к паучьему лесу, вторая узкой тропкой стекала под горку в лопухи. Данька повис на правой вожже, пытаясь направить взмыленную кобылу по ровной дороге, хотя по уму она бы и сама туда свернула.
Кабы не дохлая овца с распотрошенным волками чревом, задравшая копыта прямо промеж колей.
Капустка захрапела, шарахнулась в сторону и помчалась с горы, подгоняемая грохочущей – вот-вот развалится! – телегой. Данька лицом вниз повалился на сено, закрыл руками голову. Над ней хлопали мохнатые листья, сыпалась какая-то дрянь, с дурным ором трепыхали крыльями вспугнутые перепелки или другая овражная птица, очумевшая от внезапного нашествия.
Телега подскочила на камне, словно беря разбег прямиком на небеса… И остановилась.
Данька, тяжело дыша, прислушался. Тишина! Ни топота, ни рева, ни хруста сминаемых зверюгой будыльев. Неужто… повезло?! Ну, неклюд, старый пень, подманил-таки удачу! Ладно уж, подавись своей третью… за такое – не жалко!
Парень бережно спрятал в карман чародейную веревочку с двумя узлами, наконец-то толком подпоясался и вылез из телеги. Земля крепко шаталась, не веря Данькиным уговорам, что он ни капельки не испугался, только растерялся чуток. Почесав белобрысую башку и покрутив ею по сторонам, парень, храбрясь, смачно обругал облепленную репья-ми кобылу и под уздцы повел ее дальше по тропке. Телега затейливо вихляла задними колесами, подскакивая и скрежеща на каждой колдобине.
Как и любой селянин, Данька без труда мог определить направление по солнцу, звездам, обомшелым стволам и сотне иных природных примет. Вот и сейчас он быстро разобрался, что идет в нужную сторону, хоть и забирает немного влево. Лишь бы тропка не оборвалась и телега вконец не развалилась. Возвращаться, да по косогору, к медведю… бррр.
Лопухи кончились, потянулся скрюченный, жмущийся к земле сосняк с частыми выворотнями. Одно слово - Волчья слободка, как с незапамятных времен прозывался этот лес. Маслят здесь водилась прорва, крепеньких, нечервивых, но в одиночку грибники сюда и раньше старались не соваться, а уж теперь и подавно. Данька машинально пошарил по земле взглядом, тут же выхватившим из иглицы несколько склизких коричневых шляпок, и с сожалением прошел мимо. «На обратном пути», неубедительно утешил себя.
Вскоре стало ясно, что к полудню Данька до паучьего логова не доберется. В лучшем случае – до опушки. Снова вытащив веревочку, парень задумчиво уставился на оставшиеся узелки. Надо же, такая мелочь, а какую силу над удачей имеет! Может, загадать, чтобы и вовсе не пришлось с паучихой биться? Приду – а она уже дохлая валяется: сыскались и без меня умельцы, или срок ее настал.
Да нет, одернул себя парень, это уже не удача, а ребячья мечта получается. Удача – это ежели могло повезти аль не повезти, и повезло. А от паучихи хрен такого счастья дождешься. Только узел зря изведу-у-у…
Падал Данька долго – аж две сажени. Так хряпнулся спиной, что даже заорать не смог. Сразу. А потом заметил вокруг себя поросль вбитых в дно ямины кольев, на одном из которых догнивал волчий труп – и прорвало.
Лежал же Данька на куче листвы, да так удачно раскинув руки-ноги, что нарочно захоти – не сумел бы без лишних дыр между кольями вписаться. А тут даже одежда целехонькой осталась, единственный синяк – от врезавшегося в бок меча.
Наоравшись и належавшись, парень помаленьку сообразил, что пора бы и честь знать. То есть выбираться отсюда, покуда все здешние волки не сбежались посмеяться над недотепой. Покряхтывая, сел, потянулся схватиться за ближайший кол, почувствовал, что в кулаке что-то зажато, поднес к глазам… и перед ними снова все поплыло. На веревочке остался один узелок. Данька и не почувствовал, как, проваливаясь в волчью яму, дернул за волосяные концы. А если бы не успел?! Охти, лишенько…
Капустка смирно стояла на краю ямы, ожидая, пока внезапно сгинувший хозяин снова выберется на белый свет. Данька взял ее под уздцы, но дальше вести не спешил. Думал. Еще и одного медяка не заработал, а два уже спустил! Может, вернуться, пока не поздно? Не убьет же его неклюд, если соврет, что струсил… не так уж и соврет, кстати.
Хотя… треть от ста… двухста… трехста золотых… ого!
Есть еще ради чего рисковать.
***
И вовсе там не было ни мрачного урочища, ни сухостойной чащобы с мертвой черной землей или мухоморным мхом по колено. Обычная поляна, светлая, травяная, с широко раскинувшими ветви дубами… и натянутой между ними паутиной. Такой громадной, что опутанные ею вековые деревья казались кустиками вереска.
Данька замер, не в силах отвести взгляда от густо усаженных паутинными свертка-ми нитей.
Пес его знает, на кой паучиха утягивала и заплетала в паутину вещи сожранных ею путников - то ли по-сорочьи украшала свое жилище, то ли делала это с тонким расчетом, как хозяйка, заряжающая мышеловку обжаренным смальцем, чтобы дурни вроде Даньки сами лезли на убой.
Но были там и коконы покрупнее, подлиннее. А когда налетал ветер, легкий душок превращался в переворачивающую кишки трупную вонь.
Кобылу Данька оставил на опушке леса - заявиться в паучье логово прямиком на скрипучей телеге было бы верхом идиотизма. Так что до места парень добрался своим ходом и сидел сейчас на корточках за поваленным стволом, высматривая паучиху. Жаль, что нынче не лето и не слыхать в лесу ни птичьего щебета, ни стрекота кузнечиков, по которым – вернее, их резкому обрыву – можно было бы судить о приближении твари…
Затем Данька разглядел позади паутины черное жерло норы и немного успокоился. Вот, значит, где она сидит. На другом конце поляны. Эх, удачно-то как он с горки скатился! Наезженная дорога его бы аккурат к норе привела, а с той стороны ее заметить сложно, как пить дать ухнул бы прямо к паучихе в лапы.
В траве что-то сверкнуло. Данька, не сводя глаз с паучьего логова, потянулся и вместе с палой листвой сгреб в кулак золотую цепочку с подвеской-слезкой. А вон и еще одна, со случайно нанизавшимся перстеньком. Видать, здесь прорвался кошель уволакиваемого гадиной человека, и драгоценное содержимое дорожкой растянулось до самой паутины. Данька так на четвереньках по ней и пополз, воспревая духом с каждой находкой. Собственно, а на кой ему вообще связываться с паучихой? На новый дом, даже с учетом доли неклюда, он уже насобирал. Вон ту еще кучку тряпья перебрать, вроде бы что-то в ней поблескивает – и хватит с него. Выпряжет кобылу и, нахлестывая, до темноты как раз успеет проскакать Волчью Слободку и распадок. А паучиха пущай настоящим героям остается - будь у нее в норе хоть пуд таких побрякушек.
Данька и не заметил, как подобрался к самой паутине – правда, к дальнему краю, откуда до норы оставалось не меньше тридцати саженей. И уже примерился поворошить приглянувшуюся кучку и отползти назад, когда сообразил, чего касается плечом.
Позабыв о сокровищах, парень медленно выпрямился, словно застуканный хозяевами вор.
Лицо было еще вполне живое, не обезображенное тлением. Человек как будто спал после тяжкой работы, заострившей скулы и проложившей темные тени под веками. Молодой еще мужик, лет тридцати, располагающего, не разбойного и не жуликоватого виду. Часть длинных волос была прижата доходящей до подбородка паутиной, часть свободно свисала вдоль висков; серые волосы, не седые и не русые, а словно дорожной пылью присыпанные.
Данька с облегчением понял, что он его не знает. И только набрался сил отвернуться, как мужчина открыл глаза. Голубые, словно подернутые ледком приближающейся смерти, они двигались неестественно, рывками, только влево-вправо, но парня увидели. Пленник мучительно попытался сосредоточить на нем взгляд, двинул нижней челюстью, но из приоткрытого рта не вырвалось ни звука.
Даньку будто к земле приморозило.
«Она не убивает человека на месте, как порядочный упырь или оборотень», - пьяно таращась на единственный светильник корчмы, вещал уже изрядно захмелевший ведун. – «Не разрывает на части, не придушивает, не выдирает сердце, не выпускает кишки… нет, она обращается с добычей очень бережно, как мать с брыкающимся, не понимающим своей пользы младенцем. Сначала аккуратно обдирает лишнюю шелуху-одежду, потом тщательно пеленает тело в мгновенно твердеющие нити, оставляя открытыми только пах и голову, и приматывает на свободное местечко в паутине. Первые пару дней жертва еще дергается, зовет на помощь, воет от боли, когда ей в живот втыкается полое сосущее жало. Яд у паучихи слабый, он медленным параличом расползается по телу до груди… рук… шеи… на третий день паутина затихает. Человек еще дышит, слышит, как оголодавшая гадина ползет к нему по паутине, чувствует, как острый кончик жала почти ласково выискивает удобное местечко, ощущает боль и холод… но он уже мертв. И висеть ему так недвижным, безмолвным коконом, пока паскуда-паучиха не высосет его до последней капли. И снова выйдет на охоту…»
На этом месте ведун окончательно отрубился и брякнулся лицом в тарелку с вылущенными рачьими останками, а Данька потом три ночи кряду не мог толком уснуть: все чудился за стеной избушки скрежет паучьих суставов, мерещились во тьме почему-то горящие желтым глаза (бедного кота, привыкшего мышковать в каморе, Данька перед сном решительно брал за шкирняк и вышвыривал за порог). Самым же страшным было ощущение полнейшей беспомощности, когда спросонья не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой, а над ухом, чудится, вот-вот защелкают паучьи жвалы… В конце концов другие работники выкинули Даньку ночевать в сени на пару с котом. Надоело просыпаться от воплей.
А кому-то такое – на самом деле.
Парень нервно нащупал в кармане склянку с зельем. Если, не приведи боги, тяпнет его паучиха, одно спасение – выпить эликсир не позднее, чем через двое суток, покуда яд еще до сердца не дополз и руками двигать можешь.
А этот, вон, уже еле башкой шевелит…
Данька попятился.
Извини, мужик... Слишком поздно тебя отсюда вытаскивать, без оттягивающей гибель паутины не проживешь ты и дня. Только одно мне остается для тебя сделать. Вот только духу немножко наберусь… не доводилось мне еще… человека…
Чего греха таить, была в Данькиных мечтах и прекрасная дева, спасенная из липких тенет… нет, не подумайте чего, Шарася у него любимая и единственная, но помечтать-то можно? Еще утром до того приятно было героем-избавителем себя представлять, а теперь, глядя на умирающего – стыдно… И за мечты свои идиотские, и что ничем помочь ему не можешь, и что побрякушки золотые, может, ему принадлежавшие, у него на виду по карманам жадно рассовываешь…
Мужчина из последних сил мотнул головой, паутина слабо вздрогнула.
- Да не бойся, прикончу я тебя, не оставлю на муку, - попытался успокоить его парень, снова присаживаясь и разворашивая тряпье. Глаз его не подвел, среди обрывков шелковой ткани обнаружилась прекрасно сохранившаяся шкатулка с махоньким серебряным замочком. И сама вся в каменьях, и погромыхивает чем-то - берем. – Сейчас… погоди чуток…
Годить умирающий не пожелал: снова попытался дернуться, захрипел. Словно что важное сказать хотел.
- Ну ладно, ладно… - Парень вытащил меч, нерешительно перемялся с ноги на ногу. Виновато и заискивающе глянул человеку в лицо, словно прося поддержки.
Воздух тоненько зазвенел, принимая в себя нечто невидимое и неощутимое.
«Обернись».
Данька, как завороженный, смотрел в голубые стекленеющие глаза, где двойным отражением шевелилось что-то черное, жуткое, приближающееся.
«Обернись».
Он медленно, словно не своей волей, повернул голову.
Она больше смахивала на громадного клеща, восьмилапого, приплюснутого свер-ху, с маленькой, наполовину утопленной в теле головой. Поворачивать ее паучихе не было нужды – несколько пар глаз позволяли ей одновременно наблюдать за происходящим слева, справа, впереди и сверху. Не в норе сидела, гадина. Выползла откуда-то из леса, беззвучно, а вовсе не с жучиным потрескиванием, как в Данькиных кошмарах, переставляя суставчатые ноги.
Размышлять было некогда, бежать некуда.
Умный рыцарь никогда не подпустил бы паучиху так близко. Умный ведун нипочем не стал бы рубить ее поперек клацающих жвал, крепостью, остротой и толщиной не уступающих самой лучшей стали. Умный наемник вообще бы не сунулся на ту поляну, и правильно сделал.
Но удача любит дураков. Даже без веревочек.
Меч ведьма заговорила на славу, да и сил у Даньки хватало, как и удесятеряющего их страха. Клинок лунным лучом скользнул в щель между смыкающимися жвалами, врезался во что-то твердое, хрустящее, потом мягкое, брызнувшее желтоватой влагой, дошел до упора и вывернулся из Данькиных рук, оставшись в напополам разваленной паучьей башке.
Осознать, какое великое деяние он только что совершил, парень не успел: закатил глаза и рухнул на землю. Оно и к лучшему: смотреть, как, спотыкаясь, еще добрых четверть часа кружит по поляне на подгибающихся лапах издыхающая паучиха, слепо тычась в стволы, ему бы все равно не понравилось.
***
Когда Данька осторожно приоткрыл левый глаз, на поляне уже все стихло. Паучиха, поджав лапы к брюху, черным горбом валялась у входа в нору.
Правый глаз парня тоже не разочаровал: подле опрокинутой и распахнутой шкатулки весело искрилась в последних лучах солнца золотая лужица монет.
- Так я чего, победил? – невесть у кого тупо поинтересовался Данька. – Победил, выходит?!
Захотелось прыгать до верхушек дубов, орать от счастья, петлями бегать вокруг деревьев и даже расцеловать в морду давешнего медведя, если подвернется.
- Эгей! Лю-у-уди! Да я же теперь герой!! Великий воин, гроза чудовищ!!! Эй… - парень осекся. Мужчина, поникнув головой, безжизненно висел в паутине. Выходит, ничего он от Даньки не хотел – лишь предостеречь. А он-то, дурак, еще добренького из себя корчил: «сейчас, погодь, покуда я золотишка нахапаю»… одни деньги на уме были, а что есть вещи куда ценнее, только сейчас дошло.
Парень торопливо сунул пальцы в облепившие шею волосы, и, с нарастающим испугом помяв холодное костенеющее горло, уловил-таки слабое трепыхание. А может, все-таки еще не поздно? Ну хоть один шанс из сотни, а?!
Не без труда разжав мужчине зубы, Данька вылил ему в рот всю склянку. Клокотнуло, но глотнул он или нет, парень не понял. Тем не менее вытащил нож, перепилил нити, связывающие паутину с коконом, и оттащил его на ровное место. От голого тела паутина отдиралась с трудом, липко чавкая и норовя переклеиться на Данькины руки. На синюшные пятна вокруг паучьих укусов парень старался не глядеть. Сколько она из него крови высосала? Хватит ли на жизнь, если зелье все-таки переборет яд?
Вернувшись к паутине, парень прямо на ней вспорол один из малых коконов. На землю хлопнулось тележное колесо, Данька еле успел отскочить, в семь корок отматюгав его за все свои сегодняшние мытарства. Снова всадил нож в паутину. Вторая попытка ока-залась более успешной – нашелся отрез так и не довезенного купцом до лавки сукна, дорогого, шелковистого. А главное – теплого и мягкого, хватило укутать мужчину с ног до головы. Оставив его лежать под дубом, Данька сбегал за лошадью. На краю поляны Капустка, нюхнув трупного духа, захрапела и заартачилась, но парень безжалостно («а мне, думаешь, легко?!») стегнул ее поводьями, заставив подкатить телегу к самой паутине.
Вечер очертил паучью тушу черной тенью, сделав вдвое больше. Стараясь на нее не глядеть, Данька бережно переложил мужчину на сено, зарыл у него в ногах ссыпанные в мешок побрякушки. Без разбору, до кучи нарубил и набросал в телегу паутинных свертков. Заставить себя здесь переночевать, а поутру спокойненько прошерстить паучью «кладовку» Данька не смог. Не столько страшно, сколько противно – словно не законные трофеи собираешь, а чужие могилы в погоне за поживой раскапываешь.
Капустка охотно, бегом потащила телегу прочь с поляны.
***
Ночевать пришлось в Волчьей Слободке. Одна надежда, что по осени волки смирные, отъевшиеся за лето.
Кобылу Данька на всякий случай оставил стоять в оглоблях, только отстегнул удила и бросил ей охапку сена. Насобирал ворох горючего соснового сушняка, развел костер и растянулся на телеге, руки за голову глядя в ясное звездное небо. Попытался представить свежий сруб из золотистых брусьев, удойную коровку и стадо овечек, Шарасю с блюдом пирогов… но ничего не получилось. Мешало надсадное, все редеющее и слабеющее дыхание под боком. Каждый вдох давался мужчине с огромным трудом, по углам рта вязко пузырилась слюна.
«Да я и так уже все, что мог, для него сделал», - ворочаясь с боку на бок, пытался убедить себя Данька.
«Ой ли?» - издевательски уточнял внутренний голос, не желая замолкать. И добился-таки своего.
- Слышь, мужик… ты, это… на-ко вот. – Данька поспешно, пока не успел передумать, вложил в безвольные ладони концы заветной веревочки. Сжал поверх свои кулаки и, невесть зачем зажмурившись, выпустил на волю заключенную в последнем узелке удачу. Провел по веревочке пальцами, прощаясь с присевшим было на плечо и тут же упорхнувшим счастьем, и, шмыгнув носом, зашвырнул ее подальше в темноту.
Но кто сказал, что счастье заключается только в деньгах?
Чистая совесть тоже чего-нибудь да стоит.
***
Вороний грай разбудил Даньку как раз вовремя, чтобы насладиться расчудесным зрелищем: сероволосый, перегнувшись через бортик телеги, надрывно блевал желчью. Когда это занятие ему надоело и он, тяжело дыша, грудью обвис на перекладине, Данька приподнялся и за плечи втянул его обратно на сено.
- Ну и везучий же ты, мужик! Соображаешь хоть чего?
Мужчина жадно отпил несколько глотков из поднесенной к губам фляги, поперхнулся, снова сблевал, и, немного отдышавшись, знаком показал: еще. Глаза у него были по-прежнему совершенно дурные, разъезжающиеся, но все с ним произошедшее он, по-хоже, помнил, потому что не удивился ни Даньке, ни телеге с трофейным добром, а, сам вытерев губы дрожащей рукой, хрипло спросил, куда они едут.
Село Три Кринички он знал – согласно кивнул и закрыл глаза.
- Эй, а зовут-то тебя как? – Данька, спохватившись, осторожно потеребил его за плечо.
- Дар… - сонно отозвался сероволосый, сворачиваясь клубочком.
- Тоже мне, дар… убыток один, - по-доброму усмехнулся Данька, берясь за вожжи. На душе у парня было невероятно легко и светло: и он жив, и его спаситель-спасенный сладко дрыхнет, больше не измучивая себя каждым вдохом, и вокруг такая красотища осенняя, что сколько не глазей – не наскучит. В селе героем примут, на руках по всем улицам пронесут, в каждой корчме нальют бесплатно, любая девка сама на шее повиснет, пацанят новорожденных еще год будут Даньками нарекать…
А колдун, небось, первым за околицу выскочит.
Но об этом Данька старался пока не думать.
***
Ближе к обеду, остановившись возле уже освоенного кем-то кострища, сварили похлебку из перловки и собранных в Волчьей слободке маслят. Вернее, Данька варил, а сероволосый, приподнявшись на локте, с удовольствием втягивал ноздрями аппетитный дымок.
Котелок, как и ложка, был один, в первый черед подсунутый Дару. Убедившись, что тот, как и уверял, вполне способен поесть самостоятельно, Данька хозяйственно затоптал угли, проверил упряжь и, для порядку покрутившись по полянке, присел на обрешетку дожидаться своей очереди.
- Спасибо. - Мужчина подул на неловко зажатую в кулаке ложку и поправился: - За все спасибо. В Трех Криничках у меня есть знакомый купец; думаю, он без проблем ссу-дит мне полсотни золотых, так что…
- Ты что такое говоришь?! – неподдельно обиделся Данька, чуть не сверзившись с борта телеги. – Да кабы не ты, висеть мне сейчас с тобой рядышком паучихе на радость! Даже медяка не возьму, и не смей предлагать!
- Извини, - не стал спорить Дар. – Но за рубашку-то хоть заплатить позволишь? Я давно такую искал, честно.
За утро Данька от дорожной скуки разобрал свои (бывшие) трофеи. Часть покидал в придорожную канаву, но нашлось там и кое-что стоящее. Например, серебряная ваза или сверток с новехонькой, только что от портного, одеждой, из которой Дар выбрал себе густо расшитую черной нитью рубаху. Красивая, хотя Данька на такую нипочем бы не польстился – пес его знает, что эти жучки-руны означают. Да еще черные.
Парень только махнул рукой.
- А, она все равно не моя, носи на здоровье. Авось не убудет с неклюда.
Дар удивленно опустил ложку:
- И сколько, если не секрет, этот неклюд пообещал тебе за героизм и его… хм… материальные последствия?
- Ну… вообще-то… - смутился парень, - это я ему пообещал.
По мере Данькиного рассказа мужчина все выше поднимал брови, забыв про еду.
- Погоди, но ведь удача не поддается магическому воздействию, это во всех мало-мальски серьезных трактатах написано! Ни рассчитать, ни предсказать, ни тем более наколдовать ее невозможно! Обвел тебя неклюд вокруг носа, он-то ничем не рисковал: всучил простую веревочку, а там уж пусть удача сама разбирается, кому вершки, а кому... катышки.
- Ты, гляжу, ученый… - уважительно протянул парень. – Да только я это и без ум-ных книжек знал, а чуть припекло – купился, как простачок юродивый… Хошь не хошь, придется теперь все добро отдать, а то неклюд мне жизни не даст, непременно проклянет али сглазит. Сглаз-то взаправдашний бывает?
- Бывает, - честно сказал Дар.
- Вот то-то и оно, - вздохнул Данька, понуро тряхнув вожжами. – Ладно, уж как-нибудь справлюсь… без меча проживу, на рубаху заработаю, а кольцо…на кой дураков плодить?
С версту ехали молча. Под копытами и колесами шуршала разноцветная листва, будто вкрадчивым голосом старого неклюда напоминая: «Должок»! Данька усердно горюнился, сероволосый думал, в помощь голове перебирая по обрешетке пальцами. Писец, небось, в таких щепках ухоженных только перо и держать.
Впереди уже показалось общинное пастбище, по которому в ленивом перезвоне бубенцов бродили пестрые коровы, когда Дар решительно тронул Даньку за плечо.
- Нет, этого так оставлять нельзя! Да будь он хоть трижды колдун, жизнью-то ты рисковал, а ему только руки потирать осталось!
Парень представил, как неклюд с горящими глазами перебирает и укладывает в клеть Данькино кровное, и ему стало совсем тошно.
- Так ничего ж не попишешь… обещал… ить колдун даже из-под земли достанет… - уныло хлюпнул носом доверчивый герой. Дар крепче стиснул руку на его плече.
- А ты поди сейчас к нему и скажи: «Мол, извини, добрый человек, да только не верится мне, что это твоими стараниями мне такая удача привалила. В яму ветер листвы нанес, медведь на дохлую овцу отвлекся, а у того мужика своей удачи с избытком хватало».
- Ты что, он же меня по стенке размажет! – вскинулся Данька.
Мужчина усмехнулся, поднял ладонь, призывая помолчать, пока он не доскажет.
- И добавь: «Но я, как человек честный, готов хоть сейчас тебе всю добычу отдать, вон, уже и телегу под окно пригнал, да только хочу напоследок убедиться, то ли купил, что выторговал». Узелки такие вязать умеешь?
- Умею, - растерянно поддакнул Данька. – А толку? Удачи-то они не приносят…
- То-то и оно! Тебе и надо доказать, что они ничем не хуже неклюдских. Затянешь у него на глазах три узелка и предложишь их испытать. По мелочи. Ну, монетку там бросить, и загадать, чем выпадет, яблоко под одной из двух мисок спрятать.
- А ежели не угадаю? Шутка ли, три раза подряд…
- Отдашь телегу, - пожал плечами сероволосый. – Теперь уже ты ничем не рискуешь.
Данька призадумался.
Крепко призадумался.
***
Идти на неклюда оказалось, пожалуй, пострашнее, чем на паучиху. Кое-как отвязавшись от восторженно вопящей толпы, белый как мел Данька остановил кобылу возле неогороженного домишки на отшибе, за которым смертеутверждающей картинкой виднелся погост.
Судорожно сглотнув, Данька умоляюще оглянулся на спутника, но тот непреклонно сдвинул брови и кивнул на дверь: иди, мол, герой!
Как только парень скрылся в сенях, сероволосый полуслез-полусполз с телеги и, придерживаясь рукой сначала за обрешетку, а потом за стену дома, кое-как доковылял до окна и стал чуть наискось, чтобы посматривать в него одним глазом и не выявиться самому.
А поглядеть было на что. Данька мямлил и заикался, комкая в дрожащих руках шапку, но идею спутника более-менее до колдуна донес, не расплескал. Правда, Дар чуть было не усомнился – а не вылетит ли парень из неклюдской избы, глянув на перекосив-шееся от злобы лицо старика, но Даньке терять уже было нечего. Выдержал.
Колдун, видимо, считал Даньку круглым идиотом, ибо даже не трудился этого скрывать.
- Монетку, говоришь? Хор-р-рошо… - зловеще прошипел он. Цопнул горстью воз-дух, как назойливую муху, и, разжав ладонь, показал парню толстую монету неведомой чеканки. Завораживающе перекатил ее между пальцами и снова стиснул кулак. – Ну, венок или руна?
Плохо дело. Деньга-то наверняка зачарованная, а то и вовсе колдовская: когда крутишь, видно две стороны, а на самом деле только одна и есть.
Чтобы понять это, Даньке даже не нужно было быть колдуном. Загодя признавая свое поражение, он кинул на глумливо щерящегося неклюда жалобный телячий взгляд, и совершенно неожиданно для себя брякнул:
- Ребро!
И полетела Данькина удача, трепеща крутящимися боками, как диковинная бабочка-однодневка. Зазвенела по столу, определяясь, какой стороной выпасть – нет ли на ней кукиша для наглядности, подкатилась к самому краю, брякнула об пол, описала кружок по комнате, скрылась под столом и…
Данька с колдуном одновременно задрали скатерть.
Даже скупому неклюду не стоит экономить на полах. Вся его магия против щели в трухлявых досках – тьфу и растереть.
Колдун так заскрежетал зубами, словно те росли у него в три ряда.
К следующему испытанию он подошел куда осмотрительнее: мисок выставил целых пять, а яблоко выбрал самое маленькое и сморщенное, еще и в последний момент попытался спрятать его в карман. Не вышло: яблочко, как живое, вывернулось из пальцев и само скользнуло под миску, а тут уж и парень обернулся.
Угадал. Хоть и взопрел весь, выбирая.
С выбором третьего испытания промучились долго. Приободрившийся Данька на-отрез отказался выбирать и выпивать из двух бокалов тот, что без яда (разве что на пару с колдуном, но тогда отказывался колдун), стоять под заклинанием, надеясь, что оно не сработает («может, ишшо в пропасть сигануть – авось полечу?!») и угадывать, сколько неклюду лет («эээ, откуда мне знать, что ты правду скажешь? Может, все двести двадцать два!»)
Колдун позеленел, и Данька пожалел, что не согласился.
Наконец сошлись на гостях. Постучится первым в дверь мужик – Данькина взяла, баба – следующий узел на своей шее, наглец, затянешь!
Неклюд снова повеселел. Гости к нему заглядывали редко, а сегодня утром он успел сговориться с мельничихой, что после обеда та зайдет к нему, дабы пакостными колдовскими методами сжить со свету паршивку-невестку.
И надо же такому случиться, что какой-то босоногий пацаненок, в вихре пыли пролетев мимо степенно шествующей по дороге тетки, рывком распахнул дверь колдуньей избушки и, счастливо выпалив: «Дяденька неклюд, там вашего черного петуха бродячий кобель задрал и уже второе крыло отъедает!», с чувством выполненного долга бросился обратно - смотреть, околеет бедная псинка после такой трапезы, или нет.
- Ах ты щенок паршивый!!! – весенней жабой выпучив глаза, рявкнул колдун, но дверь успела захлопнуться, и мальчишка побежал дальше на своих двоих и без хвоста.
Усмехнувшись уголками губ, сероволосый отступил от окна, успев присесть на край телеги прежде, чем на порог вылетит безмерно счастливый, невероятно удачливый, а теперь еще и неописуемо, по сельским меркам, богатый Данька.
В отличие от него, Дарлай Рудничный, боевой маг с десятилетним стажем, мастер телекинеза и эмпатии, колдунов не боялся.
Просто не любил конкурентов, особенно жадных, бесчестных и зарвавшихся.






http://www.ogromyko.by/story/story.html

Re: ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Чт мар 10, 2016 9:46 pm
Джэнард
БЕЛОРСКИЕ ХРОНИКИ


НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ

Незваная гостья

Дорога, дорога, дорога… Тучи пыли, гривки пожухлой травы вдоль обочин, острые грани камней, безжалостно сбивающих лошадиные копыта. Узкая натоптанная полоска, вызубренная до последней выбоины, выезженная до тягостной скуки. Минуем березовую рощицу, невысокий холм, заброшенный жальник, перескочим через вымытую талой водой канавку - и на горизонте покажутся развалины старого замка, поравнявшись с которыми, можно увидеть расшатанный частокол вокруг маленькой, затерянной среди полей и низеньких перелесков, деревеньки.
Ничего не изменилось за последние полгода. Даже указатель тот же. И так же упрямо тычет острым носом в землю, под ноги верстовому столбу, перекосившаяся и почерневшая от дождей шильда с надписью “Тихие Россохи”. Я не касалась поводьев, но Смолка, моя вороная кобылка, при-вычно остановилась у столба, с явным удивлением изучая указатель подземной деревеньки. Заостренные, чутко настороженные ушки лошадки напоминали рожки бесенка.
- Ну что, Смолка, узнаешь родные места? - иронично спросила я, с нескрываемым удовлетворением разглядывая шильду сквозь щелку между лошадиными ушами, как в прицел арбалета.
Моя трепетная любовь к деревне Тихие Россохи не поддавалась логическому объяснению. Родилась и выросла я за сотни миль отсюда, обучалась еще дальше, и мои визиты в эту часть Белории носили эпизодический, но бурный характер.
- Заехать надо бы, - то ли думая вслух, то ли обращаясь к лошади, вполголоса заметила я. - Ну, ну, не бей копытом, без тебя знаю.
Я приподнялась на стременах и вгляделась в расцвеченный закатом, припорошенный алыми облачками горизонт. К вечеру жара спала, даже поднялся легкий ветерок, но надежды на дождь не было ни малейшей.
- Сомневаюсь я, Смолка, что меня там помнят, любят и ждут, - продолжала я диалог с конскими ушами. - Помнят-то конечно помнят… но не любят и тем более не ждут. Смутно припоминается мне, что в последний раз я покидала эту славную деревушку при большом скоплении народа, искренне надеющегося, что оный никогда меня больше не увидит. Впрочем, эти милые люди так же страстно желали предать меня забвению и при позапрошлом… и позапозапрошлом… и даже позапозапоза… в общем, восемь визитов подряд. Как ты думаешь, они исправились и, раскаявшись в своем не-хорошем поведении, встретят нас хлебом-солью и цветами под твои копыта?
Смолка отрицательно фыркнула и, прервав изучение указателя, оглянулась на всадницу.
- Ладно, хочется верить, что эти суеверные невежды перевоспитались и прониклись уважением к специалистам магических искусств… в любом случае, у меня в карманах пустовато, а “Тихие Россохи” всегда оправдывали наши финансовые ожидания, верно? Э, Смолка?
Лошадь, как мне показалось, укоризненно вздохнула, и опять-таки без понуканий тронулась с места.
***
Мне сразу показалось, что на улицах как-то пустовато, особенно за моей спиной. Хлопки ставней и сухой клекот дверных щеколд напоминали шелест осыпающегося рядочка из костяшек, опережая меня на три-четыре двора.
Когда я подъехала к корчме, деревня казалась вымершей от чумы, набега троллей-кочевников или в преддверии сборщика налогов. Истошный крик женщины на задворках соседнего дома сливался с воем собак вдоль улицы.
Приятно удивленная вниманием к своей скромной особе, я спешилась у порога корчмы, привязала лошадь к коновязи и неторопливо вошла в дружественное заведение, полное тружеников полей и прилавков, то бишь селян и заезжих купцов.
Еще не смолк прибитый над дверью колокольчик, как в корчме началось столпотворение, словно ее порог переступила не миловидная женщина лет двадцати трех, а банда разбойников с кривыми ножами в желтых редких зубах.
Взывая ко всем известным святым и изрыгая проклятия всем известным демонам, посетители корчмы тщились одновременно покинуть ее через окна, бестолково пихаясь локтями.
Спустя две минуты просторное помещение опустело. Лишь три гнома за дальним столиком смерили меня оценивающими взглядами и вернулись к прерванной трапезе, да невозмутимый корчмарь продолжал равнодушно протирать стойку замусоленным полотенцем.
Я вежливо кашлянула. Корчмарь оторвался от созерцания узоров на столешнице, неторопливо встряхнул полотенце и заученным жестом перекинул его через плечо.
- Как всегда? - лениво поинтересовался он. - Полпорции утки с яблоками, салат и чарку вишневой наливки?
Я кивнула, бросила ему серебряную монетку, - сонливость с корчмаря как ветром сдуло, он перехватил денежку в воздухе тем неуловимо-быстрым и метким движением, каким кошка ловит мотылька.
Выбрав столик почище, я села, устало откинувшись на спинку стула. Гномы, казалось, уже забыли о моем эффектном появлении и громко, непринужденно болтали, смачно прихлебывая пиво.
-…а сия рыжая девка, что купцов заезжих одним ликом распугала, - ведьма человеческая, наглая и вредная зело, - разглагольствовал тот, что постарше. Его голос показался мне смутно знакомым. - Чарует знатно, деньги за свои веды требует агромадные, зато уж если взялась за дело - нечисть на корню изничтожит, никому спуска не даст.
Второй гном что-то спросил, вероятно, о причине паники - ну, ведьма и ведьма, дело обычное, мало ли их шляется по трактам, снадобьями да волшбой приторговывает. Первый расхохотался.
-Да потому, - загремел он раскатистым басом, - что как ни наведается она в Россохи, как ни сотворит волшбу свою поганую, так местный святоша ужаснется дару ее бесовскому, силами прихожанскими ведьму изловит, да и предаст ее смерти лютой… А она через пару месяцев снова заявляется, зубы скалит, о работе справляется… Святоша почешет-почешет маковку, да и наймет ее… А потом опять в набат бьет, ха-ха… Уж и топили ее, и сжигали, и коньми разрывали - все нипочем…
-Багамут, чему ты молодежь учишь? - вступила я в разговор, наконец-то припомнив имя гнома. - Почтительней надо с Магистром практической магии, с уважением, а ты… наглая… вредная… поганая… Ты же не человек, к чему эти глупые суеверия, которыми невесть почему обросла моя профессия? Кто тебе кольчугу заговаривал от копья, меча, ножа, арбалетной стрелы и ржавчины, а? Разрывной клинок ковать - это божье дело, а защищать от него - бесовское? Ну-ну…
- Да ладно тебе, дева, - мирно прогудел гном. - Это ж я так… для красного словца. А супротив тебя лично я ничего не имею, напротив - всяческое мое к тебе расположение…
Тут подоспела моя утка в окружении ломтиков яблок, и, хотя гном не прочь был поболтать, я лишь укоризненно, но беззлобно покачала головой и приступила к трапезе.
Утку в корчме готовили мастерски. Я успела очистить большую часть тарелки, когда перед моими глазами развернулось второе действие знакомой комедии.
Низенький, плешивый священник, дайн Эразмус (я не слишком разбиралась в религии, бесспорным было лишь одно - по ее канонам мне отводилось место в вечном огне преисподней), укутанный в серую рясу по самые сандалеты, решительно переступил порог корчмы, выставив перед собой внушительных размеров крест. При необходимости им можно было орудовать не хуже дубины. Бормоча молитвы, призванные очистить сие славное заведение от нечисти в моем лице, дайн начал обходить корчму по часовой стрелке, размашисто помахивая дымящимся кадилом. Неприятно запахло дешевыми благовониями.
Корчмарь, не спрашиваясь, повернул краник бочки и, нацедив полную кружку пенной медовухи, со свистом пустил ее по стойке. Смекалистый и расторопный мальчишка-разносчик в последний момент изловил ее на лету и поставил на мой столик.
Замкнув круг, дайн обвел помещение хищным цепким взором наблюдающего за отарой волка и, словно только что заметив меня, подскочил и отшатнулся, заслоняя лицо крестом.
- Ведьма! - рявкнул он, обличающе ткнув в мою сторону дрожащим от праведного гнева перстом.
Я пожала плечами, прокалывая ножом последний кусочек утки.
- Добрый вечер, дайн Эразмус! - невнятно пробормотала я с набитым ртом. - Присаживайтесь, не стесняйтесь.
- Бесовское отродье! - продолжал дайн. - Как посмело ты вновь объявиться в добром селении, силой Икорена, бога истинного, оберегаемом от всяческой мерзопакости вроде тебя?
- Да так… мимо проезжало… деньги кончились, - искренне призналась я. - А вы как поживаете? Мантихоры не беспокоят? Упыри с прошлой зимы не появлялись? Полна ли кружка с пожертвованиями, из которой вы будете мне платить за работу, которая, как я вижу по вашим глазам, найдется для меня и в этот раз?
Дайн Эразмус еще немного постоял с обличающе вытянутой дланью, потом вздохнул, махнул рукой (Эх! Была - не была, где наша не пропадала!), поддернул рясу и сел напротив меня, положив крест на соседний столик.
Я удовлетворенно кивнула, потянулась за чаркой. Работа была. И деньги - тоже.
- Значит, так, - совершенно нормальным, деловым тоном начал дайн, неторопливо потягивая медовуху. - Завелось у нас на пруду чудо невиданное, злобное и прожорливое, четырех детей за неделю под воду утянуло и слопало, только обувка на берегу осталась. Каковой участи и тебе, ведьма, искренне желаю… но лишь опосля убиения чудища оного.
- Кикиморы, что ли?
- Кикиморы! - фыркнул дайн. - Да кикимору мы бы с божьей милостью и железными цепами живенько отучили добрую паству изничтожать. За каждую кикимору ведьмам поганым платить - пожертвований не наберешься.
- А сколько наберетесь? - живо заинтересовалась я.
Дайн подумал, посчитал в уме, закатив глаза на засиженный мухами потолок, и назвал цену. Я удвоила, чем удостоилась замысловатой анафемы.
- …да будет пламя адское столь же неутолимо, сколь алчность чародейская! - Закончил Эразмус.
Я беззвучно поаплодировала и сбросила три монеты.
Дайн накинул две.
Пронзительный лай прервал наш торг на самом интересном месте. Маленькая кривоногая собачонка рыжей масти злобно бросалась на Смолкины бабки. Моя лошадка терпела до первого укуса. Потом она выпростала длинную морду из кормушки с овсом и уставилась на шавку немигающими змеиными глазами. Когда песик, присевший от страха на задние лапы, сообразил, на кого осмелился поднять голос, было поздно. Смолка молниеносно бросилась вперед и вниз.
Хрустнули позвонки. Короткий визг оборвался булькающим всхрипом.
Втянув клыки и запрокинув голову, Смолка сделала несколько судорожных глотательных движений… черный ком натужно прошел по ее горлу, встопорщив шерсть, и... все. Собачонка исчезла. Облизнувшись, Смолка удовлетворенно вздохнула и снова опустила морду в кормушку.
Дайн онемел. Сомневаюсь, что раньше он сталкивался с к’яаардом - так называют этих животных вампиры, и, насколько я знаю, у этого слова нет синонимов в человеческом языке. Всеядные, выносливые и послушные, к’яаарды с незапамятных времен используются вампирами вместо лошадей, от которых, кстати, внешне почти не отличаются. Смолка – дитя любви обычной крестьянской лошадки и чистопородного к’яаарда - унаследовала от отца не только всеядность, причем во всем были и плюсы, и минусы.
Пробормотав молитву и сотворив сложный знак надо лбом, Эразмус так и не смог оторвать вытаращенных глаз от мирно жующей кобылы.
- По рукам? - ловя момент, настойчиво потребовала я.
- По рукам, - рассеянно подтвердил дайн, пожимая руку мерзкой ведьме.
На какой сумме мы сошлись, он вспомнил только по дороге к пруду, и на меня, а заодно и на Смолку, обрушилась еще одна анафема.
***
- Вот это - тот самый пруд? - не выдержала я. - Вы с ума сошли, Эразмус! Да в нем жабе икру метать зазорно!
Дайн угрюмо фыркнул, одергивая рясу.
Пруд… нет, широкая лужа, локтей шесть в диаметре, загаженная по берегам домашней птицей, отороченная хилым камышом, грязная и мутная, производила отталкивающее впечатление. Прогретая солнцем вода источала сладковатый гнилостный душок. Десяток белых упитанных уток важно пересекали пруд то вдоль, то поперек - три гребка туда, два обратно.
- Смейся, смейся, ведьма, - проворчал дайн. - А я посмеюсь, когда найду по утренней зорьке твои сапожки, ровненько стоящие у воды. И твои подковы, кровожадный демон!
Смолка ехидно заржала, выскалив клыки. Кьяаардов никогда не подковывали. По одной известной причине.
- Итак, вы утверждаете, - я безуспешно пыталась собраться с мыслями. - Что вот в этом, ха-ха, простите за выражение, омуте, водится нечто, способное съесть ребенка?
- А вот переночуй на бережку – узнаешь, - дайну явно не терпелось убраться с глаз долой, общество ведьмы заметно тяготило смиренного служителя божества Как-его-там.
- И переночую! - уязвленно вскинулась я.
- Приятных тебе кошмаров, - неприязненно бросил дайн, брезгливо перекрестил меня на расстоянии, и удалился величественной поступью, то и дело оскальзываясь на кочках и подбирая рясу, пристающую к цепкими репейным головкам.
- И переночую… - пробормотала я себе под нос, уже далеко не столь уверенно.
Я ночевала на кладбищах, в могильных склепах, чащобах и урочищах, вурдалачьих берлогах, домах с привидениями, перекрестках трех и более дорог, чистом поле, постоялых дворах (что самое худшее, ибо заснуть там не удавалось ни до полуночи, ни после - мешали клопы и пьяное пение других постояльцев). По сравнению с ними щедро оплаченная ночевка на берегу сельского пруда казалась подозрительнее бесплатного сыра. Следовало удвоить, утроить, учетверить бдительность. Хотя… если это ловушка, и дайн Эразмус надеется уничтожить меня (в девятый раз!) окончательно и бесповоротно, то он выбрал самое неудачное место для засады - кругом, насколько хватает глаз, чистое поле с высохшей почти до основания травой, бесшумно не подкрадешься, внезапно не выскочишь.
Нет, дайн не дурак, видно, тут что-то другое…
Присев на корточки, я вспорола землю кинжалом, набрасывая острые углы пентаграммы. Пять-шесть пассов руками, два-три заклинания - и во мне снова закипело беспокойное раздражение.
Что за липовую работенку всучил мне фанатичный святоша? Нет здесь никакой нечисти. Нет и не было. И никого тут не убивали за последние сто лет.
Подняв с земли маленький камушек, я прошептала заклинание и кинула его в центр пруда. Бултых! Утки наперегонки рванулись за аппетитным звуком.
В висках кольнуло. Так я и знала! Три локтя в самом глубоком месте! Я искренне позавидовала буйной фантазии человека, чей не в меру болтливый язык населил пруд “злобными и прожорливыми” чудищами. Пропавших детей могли украсть разбойники, задрать упыри или бродячие собаки, наконец, они могли самовольно сбежать от родителей и пристать к проходящему купеческому каравану… да мало ли что.
Сбивала меня с толку одна-единственная деталь - сомневаюсь я, что чудище, сытно отобедав, выставит обувь на берег пруда, как пустую тарелку, не оставив иных следов трапезы. Да и убегать от родителей босиком тоже неудобно, по жнивью-то.
"А, ночь вечера мудренее", подумала я, и стала устраиваться на ночлег.
***
Стемнело. Утки, потряхивая хвостами, выбрались из воды и, чинно переваливаясь и покрякивая, гуськом потянулись в деревню.
Расстелив одеяло на охапке камыша, я подремывала, вполуха прислушиваясь к шелесту высокой травы, по которой, не отходя далеко, бродила Смолка. Ни чудищ, ни дайна во главе воинствующей толпы. Тишина и покой.
Солнце скрылось за горизонтом, как тлеющий уголь под пеплом, и тут же чья-то невидимая рука распахнула двери ночи, впуская ее холодное дыхание на притихшую землю. Ветер с шелестом пересчитал сухие метелки камыша, взъерошил Смолкину гриву, ледяными пальцами пробежался по моим плечам.
Мысль о маленьком, но жарком костерке вытеснила все остальные. Неохотно поднявшись, я побрела к пруду, где, как мне помнилось, лежало у самого берега то ли полусгнившее бревно от мостков, то ли толстый сук дерева, годный на растопку. Заскучавшая лошадь увязалась следом, жарко дыша в спину.
В темноте пруд выглядел и вовсе неприглядно. Смолка понюхала воду, но пить не решилась, только вопросительно посмотрела на меня. Я развела руками - мол, и хозяйка на сухом пайке. А не найдет в темноте бревно - останется и без жареной колбасы.
...Это ощущение нахлынуло внезапно. Как человек догадывается о приближении грозы по внезапной духоте и тяжести в висках, так опытный маг безошибочно чует надвигающуюся на него волшбу. Я замерла, краем глаза уловив стертое движение на той стороне пруда, мгновенно отозвавшееся знакомым посасыванием под ложечкой.
Движение повторилось. На сей раз я разглядела его отчетливо - словно на секунду сгустился и помутнел кусочек воздуха… сначала один… потом другой… несколько одновременно… десятки, сотни, тысячи вспышек … Подобно струям воды, стекающим с широкого зонта, они размыли мир и взломали его хрупкую оболочку.
Под моим изумленным взглядом пруд раздался вдаль и вширь, берега прыснули в разные стороны, как вспугнутые зайцы, запах гниющего ила сменило свежее дыхание леса, вода просветлилась и в ней отразились деревья и кусты.
***
Я стояла на берегу лесного озера.
Там, у пруда, догорал закат, здесь же небо только начинало светлеть, и в предрассветной тишине и безветрии полз по зеркальной глади легкий туман, дышавший теплом и влагой.
Молодые березки склонялись над водой, щекоча ее кончиками тонких веток. Идеально круглое, локтей триста в диаметре, с пологими берегами, без единой камышинки и водоросли, озеро завораживало и пугало своей первозданной красотой. На песчаном дне был виден каждый камешек, каждая коряжка. Локтях в двадцати от берега кристально чистая вода темнела - дно резко обрывалось, уходило вниз, в пучину омута.
Не веря глазам, я наклонилась и зачерпнула пригоршню воды. Теплая, как парное молоко, она шелковыми нитями проскользнула сквозь озябшие пальцы. С разных концов озера доносились не-громкие, ритмичные, обрывистые звуки - то ли щелчки, то ли плеск весел, чуждые до нутряного, беспричинного страха. Поколебавшись, я расшнуровала сапоги и вошла в воду. Туман ласково обвился вокруг щиколоток, обкатанная галька щекотнула босые ступни. Звонко плеснуло-бултыхнуло слева и справа. Приглядевшись, я заметила парочку существ величиной с ладонь, торопливыми подскоками уступающих мне место – точь-в-точь вспугнутые лягушки… если бывают шестиногие и хвостатые лягушки с вытянутыми рыбьими мордочками. Странные щелкающие звуки прекратились.
Лягушки… Квакушки… Я досадливо покачала головой. Дипломированная чародейка позорно бежала, услышав лягушачье кваканье! Позор на мои рыжины…
Шестиногие твари изучали меня со взаимным чувством гадливого любопытства. Обе стороны представления не имели, откуда ни с того ни с сего взялась пред их светлыми очами незнакомая форма жизни.
Одно я могла сказать точно: это не мой мир. Другое измерение, другое время, а может, и (чем леший не шутит?) другая вселенная.
Решительно поддернув подол свободного голубого платья, я зашла подальше. У самого обрыва глубины вода едва достигала моих колен. Опустив одну ногу за край, я присела, надеясь нащупать ею дно, но тщетно. Щиколотку обожгло холодом. Озеро питалось глубинными ключами, прогреваясь лишь у поверхности да на мелководье.
Смолка, пившая воду с бережка, негромко заржала. Я обернулась. Мои сапожки чинно стояли на песочке, рядом с узловатым корнем нависшей над водой березы.
...только обувка на берегу осталась…
- Зараза … - Едва слышно шевельнула я пересохшими губами, чувствуя, как замирает и холодеет сердце. - Леший тебя раздери…
За мной что-то булькнуло, плеснуло, зашуршало чешуей, и в потемневшей воде отразилось толстое зеленое тело.
Медленно, очень медленно, делая над собой титаническое усилие, я повернула голову.
Сквара распахнула пасть, полную зазубренных крючковатых зубов, и мерзко, въедливо зашипела.
***
Длинное змеевидное тело с пятью парами шипастых плавников, опираясь на закрученный спиралью хвост, высоко подняло над водой бугорчатую, жабью голову, покрытую чешуей и длинными, непрестанно шевелящимися выростами толщиной с палец, походившими на развевающиеся волосы. В желтых немигающих глазах злобно пульсировали мутные зрачки.
В самой широкой части туловища сквару с трудом смогли бы обхватить двое взрослых мужчин, и они же с легкостью поместились бы у нее в желудке. Впрочем, я сомневаюсь, что кому-то из мужчин захочется обниматься со скварой; лично я рекомендую угостить ее разинутую пасть горстью жидкого пламени.
Мощь огненной стихии не пришлась водяной твари по вкусу. Отшатнувшись, она с рявканьем захлопнула обожженную пасть и ушла под воду, чиркнув по мелководью раздвоенным хвостом.
Преследовать сквару под водой не имело смысла. Заведись она в том самом, безжалостно осмеянном мною пруду, я бы не пожалела сил и времени на публичную экзекуцию людоедки, ибо нечего всякой зубастой гадости делать посреди плодородных угодий достославной деревеньки. Иноземная сквара беспокоила меня в последнюю очередь. Пусть себе резвится в родимом озерце, чем успешно занимались до последнего времени ее предки и соплеменники, и слыхом не слыхавшие о подрастающем поколении Россох. Причина феномена занимала меня куда больше, чем его вострозубое следствие. Чем ловить сквару в мутной воде (а она там не одна, ручаюсь), надо попытаться выяснить, что же произошло, и пресечь непорядок в самого корне.
Оскорбленная невниманием, можно сказать, возмутительным пренебрежением потенциального ужина к царице водоема, сквара (та же самая или другая) предприняла вторую попытку пополнить мною свой скудный рацион, и успокоилась, лишь получив дуговым разрядом в левый глаз.
Свистнув кобыле, я пошла по мелководью вдоль озера. И очень скоро обнаружила, что идти-то нам особенно и некуда. Стоило мне выбраться на берег и углубиться в лес, как я натыкалась на не-видимую стену, накрывшую озеро вместе с узкой полоской прибрежной полосы, как прозрачная крышка масленки накрывает тарелку с кусочком масла.
В моей голове потихоньку вызревала правдоподобная гипотеза. Два мира - мой и соседний - соприкоснулись в одной точке, притянулись и обменялись кусочками, как замки - ключами, после чего, как и положено чужим ключам, заклинили в замках, выпав из своего мира, но так и не слившись с чужим.
Кто или что стало виновником этой межреальной аномалии, оставалось лишь гадать. Был ли это обычный всплеск-перепад в энергетической прослойке между параллелями или следствие волшбы местного мага - определить уже невозможно, да и не входит в мои обязанности.
Забавная мысль пришла мне в голову. Значит, у нас здесь чужое озеро, а у них - наш пруд? И местные чародеи выбиваются из сил, стремясь прекратить разгул странной нечисти - белых, крылатых, крякающих созданий с перепончатыми лапами?!
За спиной всплеснуло, злобно взвизгнула Смолка, подкинув крупом и с оттяжкой полоснув копытами что-то тяжелое и податливое, но когда я обернулась, то увидала лишь круги, расходящиеся по окрашенной кровью воде.
- Молодец, девочка, - устало похвалила я. - Так ее, пакость неугомонную…
А может, в корчмах этого мира подают тушеную сквару с яблоками? Интересно было бы попробовать.
Из-за верхушек деревьев показался краешек солнца, вызолотив гребешки меленьких волн, разбегавшихся от длинного тела, проскользнувшего у самой поверхности воды. День, как и в моем мире, обещал быть жарким.
Пора было выбираться. Если я правильно поняла, “счастливчика”, оказавшегося в нужном месте в нужное время, захватывало межреальностью, словно вращающейся дверью потайного лаза. Логически рассуждая, для возвращения в свой мир нужно встать на берегу рядом с сапожками в момент поворота, на закате.
Оставалось одно “но”. Феномен никак не проявлял себя в течение дня, а значит, я не могла разъединить пруд и озеро, находясь в своем мире. Был необходим удар изнутри. Отсюда и сейчас.
Я не сомневалась, что смогу разорвать миры, ударив в нужную точку; однако меня глодало сомнение - а не останусь ли я после этого тут навсегда? Вероятность такого исхода была, и немалая. Оставалось только надеяться, что теория «притяжения подобного», которую адепты зубрят на пятом курсе, не слишком расходится с практикой, и миры на прощание заберут друг у друга принадлежащее им добро…или зло в моем лице, как утверждал дайн Эразмус.
Нехитрые расчеты показали, что для максимально успешной атаки на спайку миров я должна стоять в центре озера и бить вертикально вверх.
Словно прочитав мои мысли, из омута вынырнула омерзительная морда сквары, уставилась на меня желтыми буркалами и, раззявив рот, с чувством провела языком по зазубринам клыков.
- Ссс…сквара! - Вырвалось у меня. В сердцах запустив в гадину подвернувшимся под руку камнем (хитрая бестия тут же нырнула, рассудив, что благоразумнее будет подождать, пока я сама не сунусь к ней в омут), я выбралась на берег, оседлала нависший над водою ствол березы, и стала перебирать в уме различные варианты. Смолка замерла рядом, настороженно вглядываясь в темную грань между перепадами глубин.
Вплавь? Хо-хо! Плот? Глупая идея. Подобьет снизу и подхватит на лету. Выманить и уничтожить? А сколько их там? Растрачу весь магический резерв, не хватит на прорыв. Магию надо экономить. Левитировать и одновременно бить? Взаимоисключающие заклинания… Что же делать?
Сквара снова показалась из воды. Вид у нее был довольный донельзя, словно там, на дне, уже накрыт стол, расставлены тарелки, разложены вилки и красиво свернуты угольником накрахмаленные салфеточки. Она прямо сияла от радости - в прямом и переносном смысле, солнечные лучи ярки-ми зайчиками спрыгивали с крупной чешуи, непробиваемый щиток на затылке, прикрывающий черепную коробку, то и дело полыхал белым пламенем, как подставленное солнцу зеркало.
- Ага… - задумчиво протянула я. - Ага!
Сквара насторожилась. Погрузившись в воду по верхнюю челюсть, беспокойно засопела, ероша озерную гладь.
Спрыгнув с березы, я пошла вкруг омута, стараясь не слишком приближаться к его кромке.
Голова сквары, к немалой моей досаде, поворачивалась за мной, как лист за солнцем. Я остановилась, крутанулась на носках и пошла в другую сторону.
Проклятая тварь не сводила с меня пульсирующего взгляда.
Ну что ж… будь я на ее месте, я бы тоже не упускала далеко из виду долгожданный завтрак. Может, попробовать его чем-нибудь заменить?
Подозвав Смолку, я извлекла из чересседельной сумы кольцо ароматной, копченой деревен-ской колбасы - свой несостоявшийся ужин.
Отломив кусок длиной с ладонь, я попробовала колбасу и скривилась -уж больно жалко переводить такой отличный продукт на бестолковую тварь. Но другого выхода не было. Злобно плюнув на огрызок, я запустила им в нахальную жабью морду.
Сквара, наученная горьким опытом общения с магами, немедленно скрылась под водой.
Впрочем, уже через несколько секунд она предстала передо мною во всем великолепии, скаля зубы и довольно облизываясь. Домашняя, с чесночком, с молотым кориандром, колбаса определенно подняла меня в глазах сквары.
Второй кусок я кинула на середину омута. Отплыв немного подальше, сквара благосклонно приняла мой щедрый дар и вежливой отрыжкой намекнула на продолжение банкета.
Тщательно рассчитав и укрепив заклинанием траекторию броска, я кинула остаток колбасы так, чтобы тот пролетел над головой сквары и упал прямо за ней.
Гнусная тварь в очередной раз спутала мои коварные планы. Вместо того, чтобы обернуться за колбасой, она подскочила на хвосте, как балерина, и заглотала наживку в воздухе, после чего, изящно шлепнувшись в воду, только что не раскланялась, ожидая бурных аплодисментов.
У меня уже не было сил смотреть на сквару - отчасти из-за самоуверенного выражения, застывшего на ее уродливой морде, отчасти из-за солнца, бившего мне прямо в глаза. Я отвернулась, прикрывая глаза рукой. Стоп!
Торопясь проверить свою догадку, я обежала озеро на 180 градусов. Сквара, как и положено упрямой скваре, немедленно развернулась ко мне “лицом”… долго смотрела, щурясь… пока темные пятна не заплясали в ее утомленных солнцем глазах.
Недовольно рыкнув, сквара отвела взгляд, как девица-скромница, впускающая парня с черного хода.
Луч света, вырвавшийся из моих протянутых и сложенных ладоней, ударил скваре в затылок и, отразившись от щитка, заметался по сторонам, поджигая деревья.
Зараза! Точнее!!!
Я подскочила к самому краю омута, корректируя направление луча.
Сквара визжала и шипела, вздымая хвостом тучу брызг. Вырваться или повернуть голову она уже не могла, спаянная в одно целое с лучом, уверенно бившим в небо над озером.
Воздух на стыке миров дрогнул, помутнел, пошел полупрозрачными волнами, искажая конту-ры отдаленных деревьев. Солнце превратилось в слепящий отблеск неправильной формы, по озерной глади пробежала хмурая тень от несуществующего облака, небо задрожало и осыпалось мириадом сиреневых искр.
И в этот момент вторая сквара вынырнула у самой кромки омута и, не тратя времени на разговоры, ловко и аккуратно насадилась на меня раззявленной пастью и прожорливой глоткой.
***
...Омерзительная жижа хлынула в рот и уши.
Набарахтавшись всласть, я вскочила на ноги и, отплевываясь, торопливо протерла глаза.
Я стояла посреди пруда. В каком виде! То, что натекло мне за шиворот, оказалось густой, липкой субстанцией, которая лишь издалека могла сойти за воду. В ней удержались бы на плаву даже куры - настолько вязкой оказалась жижа, наполнявшая пруд.
Первое, что я увидела, когда соскребла с лица пласт грязи, - свои чистенькие, блестящие сапоги, прикорнувшие на берегу пруда. За моей спиной негодующе фыркнула Смолка, чья роскошная грива превратилась в непотребные сосульки, по которым вязко, будто деготь, стекала грязь.
- Еще в пухе нас обвалять - совсем хороши будем, - мрачно сказала я кобыле. - Выбирайся давай… боевая подруга. Нам еще вымыться где-то надо, негоже в таком виде являться за гонораром.
***
Гонорар нас ожидал давно, да еще какой! Сплошной коридор из людей вдоль главной улицы, живое кольцо вокруг площади с колоколенкой-набатом в центре - что-то вроде высокого деревянного колодца с плоской черепичной крышей, под которой, хорошо видимый в многочисленные прорези-окошки, висел колокол с тянущейся вниз веревкой. У подножия колоколенки, услаждая слух, булькал на раскаленных углях котел с кипящим маслом и ласково улыбался дайн Эразмус, подбрасывая на ладони кошель с золотом.
Из непонятных мне соображений, Эразмус платил всегда и при любых обстоятельствах. Вероятно, не хотел остаться в долгу у чародейки, пусть даже мертвой. Он аккуратно вручал мне уговоренную плату... а затем пытался сделать из меня великомученицу.
Традиционный костер, встретивший меня в первый раз, не оправдал его ожиданий. Я незаметно телепортировалась из пут, когда пламя разгорелось повыше и посильнее.
Топить ведьму тоже бесполезно. В любом мало-мальски крупном озере у нее найдется пара знакомых русалок.
От колесования я избавилась еще проще - споткнулась по дороге к эшафоту, упала и перекинулась обликами с подходящим по размеру бревнышком. Представляю, в какую щепу они его измолотили!
Затем последовали: четвертование, дыба, виселица и плаха со скромным, застенчивым типом в красном колпаке с прорезями для глаз. С легкой руки дайна я коллекционировала казни, как иной травник - лютики.
Нет, я не имела к Эразмусу никаких претензий. Ну что поделаешь, работа у нас такая: я - чародейка, он - священнослужитель. Уверена, он питал ко мне не менее теплые чувства. Но это было уже слишком! Такой наглости я от него не ожидала. Он знал, что без денег я не уеду, и, наученный горьким опытом, решил действовать наверняка.
Ну что ж… Я тронула поводья, Смолка пошла легкой трусцой. Как только я въехала в коридор, он замкнулся за моей спиной и начал втягиваться вслед. Пара копий… три-четыре меча… рога-тины… все, как обычно. Хоть бы парочку арбалетов прикупили, что ли.
Хмурая радость на тупо сосредоточенных лицах селян не поддавалась описанию. Я обаятельно улыбнулась собравшейся толпе, помахала рукой, разослала пару-тройку воздушных поцелуев.
Толпа возмущенно засопела.
Цок-цок лошадиные копыта… Теснее круг… Ближе, ведьма, ближе… Подойди, протяни руку…
Моя рука коснулась заветного кошеля… Я увидела, как по лицу дайна расплывается торжествующая гримаса, как он поднимает свободную руку, чтобы взмахнуть ею, и…
-И-и, пошла! - Завопила я, со всей силы врезая острые каблуки в Смолкины бока.
Кобыла рванулась вперед, сделала несколько размашистых скачков навстречу выставленным рогатинам, ликующе заржала и, не пытаясь прорвать кольцо вооруженных мужиков лобовой атакой, взбежала по колокольне, как белка.
Неподкованные копыта разомкнулись пятью острыми когтями, уверенно впившимися в потемневшие бревна, ноги извернулись в суставах и согнулись под немыслимым для лошади углом, черная тварь ловко вскарабкалась по вертикальной стене, гулкой рысью простучала хрустящую черепицу, оттолкнулась от края и распласталась по воздуху в долгом, изящном прыжке, тенью скользнув над головой Эразмуса.
Когда копыта Смолки - уже копыта - коснулись земли, люди с рогатинами остались далеко позади, а шальной галоп с каждой секундой увеличил разделявшее нас расстояние.
Вслед нам полетела трехэтажная анафема.
***
Отдышавшись, мы со Смолкой еще долго стояли на маленькой полянке у верстового столба с перевернутым указателем.
- Люблю я эту деревеньку, - задумчиво изрекла я, почесывая Смолку за ухом. - Люблю, хоть убей. Может, за это и люблю?


http://www.ogromyko.by/story/ng.html

Re: ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Пн мар 14, 2016 9:28 pm
Джэнард
ОЛЬГА ГРОМЫКО


Я не из железа
Знаешь... я не из железа,

Хоть хочу такой казаться.

Но, наверно, бесполезно

Мне просить тебя остаться -



Слишком глупо, слишком поздно...

Задержись... одна минутка...

"Что ты, я же не серьезно,

Это шутка". Злая шутка...



"Ты в порядке?" - "Да, конечно".

На лице - улыбки маска.

Взмах прощальный, взгляд беспечный -

Все прекрасно, просто сказка!



Стиснув в кулаках тревогу,

Лбом к двери закрытой - браво!

Он поверил? Слава богу...

Он поверил?! Боже правый...



Нервы-струны, льдинки-пальцы,

Сердце - пойманная птица...

Хоть бы, хоть бы не сорваться...

Только б, только б не влюбиться...

Re: ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Вт апр 26, 2016 1:35 pm
Джэнард
ОЛЬГА ГРОМЫКО


Ей отмеряно время
Между светом и тьмою...
Непосильное бремя -
Оставаться собою,
Быть ни тем и не этой,
Но обеими сразу.
Ни живой, ни отпетой,
Лишь по сердца приказу
Поступать. Даже если
Разорвут его в клочья
Те, кто день славят песней,
Те, кто шастают ночью.
Мало тех, кто поймут
Сумрак... Тех, кто поверят -
Он не враг, и ведут
В обе стороны двери.
...Кем - не знаю ответа -
Суждено ей когда-то
Стать? Весенним расветом -
Или зимним закатом?..

Ольга Громыко «Верные враги»

Re: ОЛЬГА ГРОМЫКО - куда ж в Корчме без неё?

СообщениеДобавлено: Сб июл 01, 2017 8:43 pm
Джэнард
Все устаканится

(вошло в книгу «Плюс на минус» в соавторстве с А.Улановым)

Все устаканится, все сложится,
Судьба повозку тронет в путь,
И мы - такие невозможные -
В пути притремся как-нибудь.

Все утрясется, перемелется
У совершенно разных нас -
Ведь плюс и плюс вовек не склеятся,
А плюс и минус - в добрый час!

Мы побунтуем для приличия,
На подлость сетуя богов,
На непомерное количество
Объединивших нас врагов.

А после - стерпится и слюбится,
Оставив нас гадать вдали,
Как раньше, в серых дней распутице,
Мы друг без друга жить могли...



http://www.ogromyko.by/poemz.html#Все_устаканится